Александр Кучерук
Автор стихотворений, рассказов, мини-эссе. Победитель литературных конкурсов, в последние годы - член жюри. Менее известен как автор художественных фотографий, монотипий. Публикуется в городских и областных газетах и журналах. Авторский поэтический сборник "Всем до востребования" и коллективный "Плеяда поэтов". Один из лидеров и старейшин Клуба Творческого Общения "СтараяСарепта".
Ярый поборник трудолюбия в поэзии. Ветеран Волгоградского клуба любителей фантастики. Библиофил, киноман, проповедник энциклопедических знаний в области литературы, кино, художественному творчеству, естественных наук, истории.
Клипы на стихи, ставшие песнями здесь.
От шалостей детских беспечных
ты к жизни финалу идёшь…
А сказки – они – бесконечны;
вот тут он ошибся. Ну, что ж,
ведь он – не поэт. Он – обычной
монетою медною стёрт –
глядит в телевизор привычно,
особенно, если там спорт.
А эти… как их?.. Эм – пи – реи…
К чему ему? Так: болтовня
и просто пустые затеи…
Понять он не может меня.
Мы – разные. Мы – антиподы.
Он твёрдо стоит на земле.
Не ищет в пустыне он воду
и искорку света в золе.
Мы – разные. Словно магнита
два полюса: север и юг.
Туманно-воздушный пиита –
сумел повстречаться я вдруг
с той женщиной, с коей однажды
судьбу он навеки связал.
И стал мне спасеньем от жажды
души её светлой фиал.
* * *
Поток из стихов и из писем;
курортно-почтовый роман –
он души обоим возвысил…
Но ветер развеял туман.
Ах, где бы найти режиссёра,
чтоб смог тот поставить кино…
Вот старая сказка, которой
быть юной всегда суждено.
* * *
Стихи – не блажь, безделка и игрушка,
об этом даже говорить не след…
Ныряет в пруд по-прежнему лягушка,
на камнях Фудзи от улитки след,
лежит в пыли тиран – горшком разбитым,
красавица выходит на балкон,
гусар стихи читает, как молитву,
летит трамвай под рельс весёлый звон…
В них сладость волшебства и прелесть чуда,
в них свежесть взгляда на привычный мир,
в них – словно клады – спрятаны под спудом
от инфузорий и до чёрных дыр.
В них песнь любви всечасно торжествует,
в них чувств переплетенье, шум и блеск,
то радость исполняет их, ликуя,
то горьких слёз журчание и плеск.
* * *
Всё это ритмом связано единым,
и рифмою завязано в узлы…
Стихи, как воздух, нам необходимы,
и сглаживают острые углы.
Чтоб все любили, радостью согреты,
чтоб изливался нежных чувств поток,
на свете существуем мы – поэты –
кудесники чеканно-звонких строк.
* * *
ПАМЯТИ Е. М. БОГАТА
Да! Душу нам руками не потрогать.
И чтобы взвесить, не найти весов…
Но из меня поэта сделал Богат,
который, в общем, не писал стихов.
Но сонной дури мерный ход нарушив,
под вечно-громогласное «Ура!»
он открывал невиданные души,
как Леверье, на кончике пера.
Таким негромким, но набатным, звоном
он в нас ЛЮДЕЙ всечасно пробуждал.
Среди литературы монотонной
сиял души сверкающий кристалл.
Что тут скрывать? Я сам, дрожа от страха,
боялся слово лишнее сказать
и, как Ахилл, бежал за черепахой…
Но все же я сумел её догнать.
И поражённый молнии ударом,
писал любимой письма и стихи…
Да! Книги я его читал недаром;
ведь вырос не слепым и не глухим.
Я вслед ему пытаюсь бить тревогу
в глухую полночь и средь бела дня…
Спасибо, что он был – ЕВГЕНИЙ БОГАТ –
и сделал ЧЕЛОВЕКА из меня.
* * *
К чему ему фамилия? Булат –
один такой. Другого не найдёте.
Стихи и струны серебром звенят,
и вот уже душа твоя в полёте.
И есть один Иосиф. Лишь один.
Ведь Осипом прозвали Мандельштама.
Изящной Музы каждый паладин,
боец и рыцарь, но из разных станов.
И Николай. Простое имя, но
один лишь – путешественник и воин,
влюблённый страстно в женщин и в вино,
он был свинцовой пули удостоен.
Ещё Борис. Далёк от мира он,
как будто к нам попал с седьмого неба.
Звучала скрипка и органа стон
в его стихах. А так же быль и небыль.
И ни к чему фамилия. Тарас
был гений. И смотреть не надо косо.
Стихи – ушам, а живопись для глаз;
две музы осеняли малоросса.
И только Он без имени. Настоль
велик поэт, пусть бабник и повеса,
но до сих пор мы ощущаем боль,
как будто сами ранены Дантесом.
Он – наше солнце. Светоч. Наше всё.
Источник вечной радости и света.
И лишь глухой к поэзии осёл
Его лишит прозвания поэта.
* * *
Подорожник придорожный
я бы к ране приложил,
чтобы он помог. Возможно,
только нет душевных сил.
Где она – моя отрада,
окоторой вижу сны?
За невидимой оградой
вся в сиянии Луны.
И под солнцем этим волчьим,
как тумана завиток…
Напрягаю тщетно очи,
но не вижу, так далёк.
Дождь решёткою острожной
мне окно перекрестил…
Подорожник придорожный
я бы… не хватает сил.
* * *
К стопам прекрасным припаду,
склоняясь в почтенье перед Вами.
Я Вас люблю. И пусть в Аду
за это мне готовят пламя.
Но я люблю Вас. И, склоняясь,
целую краешек одежды.
Коктейлем необычным страсть
в душе сливается с надеждой.
И кружит голову, пьяня,
любовь, которой нет предела.
Пыланья моего огня
хватает для души и тела.
Я эту сладость Вам дарю,
моя любовь, моя богиня.
И ту любовь боготворю,
и всех превыше Ваше имя.
* * *
На смерть АВП
Как три гонца, мне горестные вести
вчера три человека принесли…
И вновь судьба играет мастью крести,
а выпадают только короли.
Ещё не отошёл от смерти Бори,
как Палыча лишился этот мир;
хотя моё, быть может, это горе,
но шрамы не рубцуются от дыр,
что множатся в душе моей от боли.
Хоть разум понимает – вечных нет.
Я так любил его – чего же боле! –
он в темноте времён дарил мне свет.
И вот теперь от горя я немею.
Хоть раздаётся плач из строк моих…
Отплыл он на Большие Эмпиреи
под звуки evergreen’ов золотых.
* * *
Грохочет звуком зверь зубастый.
Прострелен очередью нот,
я понимаю, не напрасно
о чём-то этот зверь ревёт.
Он хочет рассказать мне что-то,
о чём не ведал я досель,
и манит сладостью полёта
туда; за тридевять земель,
где в замке заперта принцесса,
где стережёт принцессу гном,
и где избушка среди леса
на курьих ножках правит злом.
* * *
Под звуки колокольных звонов
из Киева престольных врат
выходит стройною колонной
отважных витязей отряд.
Мрак катакомб, кипящий рынок,
детей весёлая возня,
что переходит в поединок…
Перед глазами у меня
встаёт так ясно, будто вижу
картинки эти наяву.
Зверь звуки бусинами нижет.
Я в них плыву, плыву, плыву.
Плыву, как будто в океане,
как Одиссей, Колумб, Ясон…
Зверь снова звуком в сказку манит
и завораживает он.
* * *
Бьётся сердце хрусталём на части;
Маргариту потерял свою
я – поэт, творец и просто мастер…
Может быть, она сейчас в Раю?
как я писем ожидал когда-то;
писем той, кого сейчас пою,
но пришла печальнейшая дата…
Может быть, она сейчас в Раю?
* * *
Словно птицы, пролетают строки.
Ничего я в них не утаю.
Я – любил. Теперь я – одинокий.
Может быть, она сейчас в Раю?
Может, это всё – мои химеры,
время-лёд не тронет полынью,
где таится светлый образ Веры?..
Может быть, она сейчас в Раю?
Вечер проливает кровь заката,
свет сотьмою вновь сошлись в бою.
Только память трепетна и свята;
может быть, она сейчас в Раю?
* * *
Смех сквозь слёзы – ХаваНагила!
Но под небом: то хмурым, то синим –
сколько их в безымянных могилах
и в Германии, и в России.
Кто от голода, кто от болезней,
ну, а кто-то – от пули конвойной…
А теперь – упокоились вместе.
Буду памяти этой достойным.
Кто-то телом лежит, кто-то – пеплом…
Для меня лишь одно, несомненно,
их убийцы отправятся в пекло,
в пресловутую эту геенну.
Суд придёт. Бог осудит всю сволочь,
что про заповедь в раже забыла…
Как едва лишь заметная горечь
в общей сладости – ХаваНагила!
* * *
Г.В. Безугомонову
Заблудившись среди одинаковых дней,
И кружа в нескончаемом беге,
Уплывали от бреда застоя на ней,
Словно Ной-старина на ковчеге.
Как ей, маленькой, стольких вместить удалось
До сих пор это мне непонятно,
Но так здорово пелось и, в общем, пилось
На борту этой лодки, ребята.
Мы уже задыхались от гадостной мглы,
Ничего не видали в тумане,
Но из Англии в помощь прислали «битлы»
Эту жёлтую лодку за нами.
Стал историей, с веком ушедший, застой,
Говорят, что свобода отныне…
Да и жёлтая стала уже золотой
Эта лодка в музейной витрине.
Вновь добро атакует мерзейшее зло,
Валит вновь сине-чёрной стеною…
Я залезу в музей, разобью то стекло…
Ну, ребята, кто в море со мною?!
* * *
из АРКАНАРСКОГО ЦИКЛА
Стихотворение Цурэна, неосторожно процитированное
доном Тамэо в салоне доны Оканы
Как лебедь с подбитым крылом
Взывает тоскливо к звезде,
Так я в ожиданье больном
Томлюсь; нет покоя нигде.
Я за ухо вставил перо,
У белого лебедя взяв,
Но кто отрубил топором
Весёлый мой прежний мой нрав?
Ну, где ты, любимая? Жду!
Ну, что же так дразнишь меня?
Уж птицы запели в саду,
Как знак наступления дня.
Наверно, уже не придешь…
Все это, наверно, игра…
И, взяв нежно под руку ложь,
К поэту приходит хандра.
* * *
из АРКАНАРСКОГО ЦИКЛА
Сонет Цурэна о запретной любви
Холмы прокладной пены – два бедра,
А груди – как две кисти винограда…
Пускай святому Мике ты сестра,
Но мне-то нет! Приди, моя отрада!
Лишь сласти обладания мне надо,
Чтоб я согрелся, словно от костра.
И эта смесь из теплоты с прохладой
Не даст нам спать до самого утра.
Как сладостно сплетаться нам в одно,
Там становясь, подобно Ботсы сплавам.
Помочь сумеет этому вино
Любое, лишь бы нам оно по нраву
Прийтись сумело б, и пыланью тел
Никто не смог бы положить предел.
* * *
Я – и костёр, и еретик на нём.
Во мне одном: палач, топор и жертва с плахой.
И потому мне не дано изведать страха,
что мир готов я озарить огнём.
Я сам себе распятый, гвозди, крест.
Я сам охотник и волчара за флажками.
Пускай стихов моих трепещущее пламя
сияние души прольёт окрест.
Я сам себе и раб, и господин.
Я знаю свой размер, что вешу и что стою.
Ценителей моих несметною толпою…
А приглядишься – лишь мираж один.
* * *
Не Светлый
и не Тёмный,
но Иной –
я – ни к какому не примкну Дозору,
поскольку полосатый: зебре впору.
Что сделать тут? По жизни я – такой.
Вчера я – грешник.
А сейчас – святой.
Вот тема для досужих разговоров.
И верный друг, и тут же – лютый ворог.
Как гений сложный, как дурак простой.
Спасибо мне, что есть я у меня.
Спасибо вам за козни, за интриги,
за горькие, за сладостные миги,
за ночи тьму и за сиянье дня.
За то, что я люблю,
за то, что жив.
Вот вечный поэтический мотив.
* * *
Написал его. Проверил. Стих готов.
Вот и всё. Едва заметной тенью
стал я на краю стихотворенья,
словно тёзка в «Поклонении волхвов».
Знать бы, право, мне: похвалят, побранят,
но читатель из времён далеких,
пробежав глазами бегло строки,
вряд ли сможет углядеть в стихе меня.
Только через много тысяч долгих лет
от любви сияющий читатель,
стих прочтя любимой, молвит: «Кстати,
погляди-ка, перед нами сам поэт!»
* * *
Не знавший скачек и погонь,
в металле на века отлитый,
куда ты скачешь, грозный конь,
и где опустишь ты копыта?!!
Что ж, риторический вопрос,
и не услышать нам ответа…
Стоит среди весенних гроз,
снегов зимы и зноя лета.
Стоит и ждёт, когда седок
державный вдруг натянет повод,
тогда он мягко спрыгнет: скок!
и прочь от камня громового.
Куда? Конечно же, на пир,
где гости лишь одни поэты,
что медный славили кумир
в поэмах, стансах и сонетах.
Пока бушует пира вал,
как вспять повёрнутая Лета,
на опустевший пьедестал
взберётся памятник поэту,
который смог его воспеть
в своих настоль предельно точных,
что слышится, как будто медь
звенит в чеканных этих строчках.
Недолго будет. И вослед
готовы постоять другие;
почти что каждый пел поэт
о нём, а, сколько их в России?..
Но вот опять пришла пора
кумиру пьедестал очистить…
Глазеют снова на Петра
разнообразные туристы.
* * *
Запоздалый мой друг, мой загадочный брат!
Если б знали вокруг, как тебя видеть рад.
Над Невою стоишь, не снимая мундир.
В белоночную тишь смотрят окна квартир.
И кораблик горит на игле у тебя.
Этот сладостный вид наблюдаю, любя.
Мой таинственный брат, обожаемый друг!
Тени предков глядят (вон их сколько вокруг!),
как строку за строкой о тебе я пою.
Здесь мосты над Невой, точно крылья, встают.
У морских берегов стал по воле царя
город – тёзка его и Петра-ключаря.
Ясно вижу сквозь мглу город – сон и туман,
ведь подсел на иглу я – поэт-наркоман.
* * *
Когда судьба протянет медный грош,
а ты хотел серебряный целковый,
ты не считай, что плохо ты живёшь;
всё в жизни измениться может снова.
Внезапно золотой империал
тебе протянет девочка-Фортуна,
и будни превратятся в пёстрый бал,
и, может быть, тогда парнишкой юным
сумеешь ощутить себя опять,
перед которым все лежат дороги…
Надейся, верь, люби – тогда, как знать,
вновь станет счастье на твоём пороге.
* * *
A Niña
Звук гитары слышен где-то;
Это праздник на холмах…
У гитаны кастаньеты
Звонко щелкают в руках
В ритме огненном фламенко.
Что ж, Севилья, веселись!..
Между мной и ею – стенкой
Прошлая предстала жизнь.
Словно пламя ветром кружит,
Платье красное горит,
Открывая пену кружев –
Как прекрасен этот вид.
Но, увы, мне “mia cara”
Не дано ее назвать,
Серенаду под гитару
Ей не спеть, не целовать
Губы цвета спелой вишни
И пунцовый мак ланит…
Звук гитары тише… тише…
Кастаньет не слышно. Спит
Все вокруг. И лишь поэту
Не дано уснуть никак;
Все горят под солнца светом
Губы-вишни, щёки-мак.
* * *
С каждым днем определенно
Все короче наши дни.
Осень обрывает с кленов
Красных листьев пятерни.
И сырой холодный ветер,
Как гуляка записной,
Позабыв про все на свете,
Золотой шуршит листвой.
С красным золото мешая,
Он украсит тротуар…
Только дворник проклинает
Их обоих щедрый дар.
И сметает его в кучи,
Поджигает и глядит,
Чтоб они горели лучше…
Но погасят их дожди,
Что прольются, точно слезы,
Для начала лишь едва…
Осенью влюбляться поздно;
Стынут чувства и слова.
* * *
У фуги Баха на краю,
на берегу ручья
я, глядя на тебя, стою.
И ты стоишь – ничья.
Казалось, руку протяни,
и вот твоё плечо…
Секунды тянутся, как дни,
и жгутся горячо.
Тяну. Тяну, а проку нет;
никак не дотянусь…
Ведут сражение тьма – свет,
а также радость – грусть.
Кто победит, не знаю я,
в неравном том бою…
Стою на берегу ручья,
у фуги на краю.